"Беспредметный ужас — самое страшное"
// Беседа Ольги Филиной с автором романа «Звонок» — «отцом японского ужаса» Кодзи Судзуки
В наступающем году любителей фильмов ужасов ждет подарок — выходит новый фильм, развивающий мифологию культового "Звонка". Автор цикла романов "Звонок", "отец японского ужаса" писатель Кодзи Судзуки рассказал "Огоньку" о том, как и зачем он собирается снова нас пугать
— В 1991 году вышел ваш роман "Звонок", и потом 10 лет вы не расставались с главными героями своего ужастика: написали два романа-продолжения, сборник новелл, несколько сценариев к фильмам. Это ваш стиль — работать серийно?
— С одной стороны, это вопрос коммерческий, с другой стороны, мне нравится создавать "серии", так как я не люблю ставить точки и считаю, что однозначного финала в живом романе быть не может. Если честно, когда первый "Звонок" был готов, я не думал, что у него появится продолжение. Это издательство думало иначе и под хороший обед в хорошем ресторане уговорило меня развить перспективную историю. То же произошло со "Звонком-3": как только стало ясно, что по первой книге будет сниматься фильм, издательство захотело третьей порции приключений моей главной героини, воплощенного ужаса — Садако. Так сложилась знаменитая трилогия, у которой потом еще была пара дополнений. Но на этом Садако меня не оставила: сейчас я работаю над второй трилогией "Звонка", причем фильм по первой части этой трилогии уже весной выйдет в Японии.
— Будет страшно?
— Когда я выступаю с лекциями в США, меня всегда доверчиво спрашивают, в каком мрачном подземелье я писал свой "Звонок" и как гулко ухали надо мной совы. А на самом-то деле, набрасывая текст романа одной рукой, я другой качал колыбельку со своей маленькой дочкой, был абсолютно счастлив и не собирался писать ужастик. То, что написанное мною очень страшно, я узнал уже от издательства. Поэтому здесь все зависит от вашего восприятия ужаса. На мой-то взгляд, я всегда писал антиужастики, потому что пугает неизведанное, а я от романа к роману срывал покровы с тайны Садако, научно объясняя ее воздействие на героев. Я писал о том, как перестать бояться, как взять себя в руки и победить иррациональный ужас. Мир, в котором мы живем, формально стал безопаснее и комфортнее, увеличилась продолжительность жизни, ослабли эпидемии, но страх — один из инстинктов — по-прежнему с нами. И если раньше мы боялись реального, то теперь мы боимся возможного: боимся все потерять — близких, здоровье, мир. Боимся того, что не хотим или не можем понять. Беспредметный страх еще разрушительнее реального, и это, кстати, можно проиллюстрировать на одной истории из японо-российских отношений. В Николаевске-на-Амуре в 1920 году стояла японская дивизия и было поселение — всего около тысячи японцев. Нагоняя белых, к Николаевску приблизились 4-5 тысяч бойцов Красной Армии. Японцы и большевики заключили перемирие, и все могло бы обойтись благополучно, но, попав в окружение чужих войск, не понимая их языка, японцы начали бояться. И первыми открыли огонь, предопределив трагическую развязку. Отсюда ясно, как важно контролировать свой страх, а моя миссия — показать, как это делается.
— Вспоминая кадры любого из экранизированных "Звонков", кажется, что вы лукавите: все работает на нагнетание ужаса и никаких рецептов его преодоления.
— Фильмы все-таки отличаются от моих романов, особенно американские "Звонки". Там те же герои и похожий сюжет, но принципиально другая тема. Моя тема — это, во-первых, ценность связей с любимым существом, во-вторых, важность разнообразия для жизни. Однако не подумайте, что я жалуюсь на экранизации. Чтобы в фильме была отражена моя тема, мне нужно было стать и режиссером, и единственным сценаристом, и продюсером. Это невозможно, и, понимая важность разнообразия, соглашаюсь с трактовками коллег. К любому произведению по мотиву моих романов я предъявляю единственное требование — чтобы оно было интересно. Фильмы, на мой взгляд, интересны.
— И очень популярны, в первую очередь потому, что вы открыли европейцам новые грани ужаса: не вампиры, не зомби, а что-то необычное. Садако родом из японского фольклора?
— Европейский ужас тоже разный, но если вы имеете в виду традиционный американский хоррор, то — да, мои романы и вся японская традиция страшилок на него не похожи. Что такое обычный голливудский фильм ужасов? Это — 13-го вечером к вам приходит Джейсон с пилой, вы запираете двери и бегаете от него по всему дому. Американский хоррор всегда связан с чем-то материальным. Грубо говоря, он не о призраках, а об оборотнях или тех же зомби: с ними можно бороться, можно их как-то убить. А японский ужас — он невещественный. Что-то в атмосфере. Вы ночью идете в туалет и чувствуете, что за вами кто-то стоит. И хочется, и не хочется обернуться. Холодная испарина. Бороться не с кем — враг в вашем воображении. Вот здесь-то и начинается самое страшное.
— Это для тех, кто боится ходить в туалет, вы недавно опубликовали свою новеллу "Капля" на туалетной бумаге?
— Не буду оригинальным — это опять не моя идея, а идея компании, которая туалетную бумагу производит. Директор этой компании пригласил меня на обед (да, я опять неоригинален), и я интуитивно почувствовал, что ему стоит доверять. Так моя "Капля" — очень короткая страшилка — вышла в количестве 200 тысяч рулонов. Впрочем, не уверен, что бумагой пользуются по назначению. С другой стороны, туалет действительно непростое место. Я размышлял о том, в каких условиях может проявиться ужас. Вот вы представляете себе кошмар в пустыне?.. Я с трудом. Там слишком просторно, жарко и светло. Отсюда я сделал вывод, что самым страшным для человека кажется замкнутое, влажное пространство, куда не проникает свет. Что-то вроде колодца.
— Тема борьбы со страхом — из личного опыта?
— Когда я писал "Звонок", то понял, что самое страшное для меня — это потерять жену и дочку. Это был иррациональный ужас, но я мог сопереживать своему герою Асакаве, который делал все, чтобы спасти любимых, посмотревших злополучную кассету. В разных вариациях сюжет, связанный со спасением близких, переходит у меня из романа в роман. Вы ведь не забывайте, что я очень счастливый семейный человек. Но есть и более частные случаи из личного опыта. Например, роман "Темные воды", по которому тоже снято два фильма ужасов, основан на реальных событиях. Я живу со своей семьей в невысоком многоквартирном доме в Токио. Как-то раз, когда моим дочерям было 7 и 3 года, мы решили забраться на крышу нашего дома и устроить там фейерверк. Дело было летом. У нас на крыше, как и во многих токийских домах, стоит бак с водой, и вот возле этого бака я вдруг обнаружил женскую сумку. Это было странно: на крышу редко кто ходит. Я заглянул внутрь сумки и нашел там зеленый купальник. Это еще больше меня удивило. Я смотрел по сторонам, и мне вдруг показалось, что обладательница этого купальника — там, в баке. В воображении возник призрак утонувшей женщины. Я избавился от наваждения и отнес сумку консьержке, чтобы ее забрала хозяйка. Через неделю сумка исчезла с полки консьержки, но когда я пошел относить мусор, то обнаружил ее рядом с мусорным баком. До сих пор не знаю, куда же делась хозяйка купальника. Вот так — маленькие случаи из жизни, отдельные вещи — вдруг могут повернуться к нам необычной стороной и стать вестниками ужаса.
— То есть вы испытываете страх, а потом пишете роман и так его изживаете? Боюсь, что этот рецепт борьбы с внутренними демонами подойдет очень немногим.
— Я даю более общие рецепты, хотя не менее личные. Человек должен уметь собраться, почувствовать себя здесь и сейчас — это первое. Я научился этому, выходя в открытое море. Дело в том, что я увлекаюсь яхтенным спортом, и поэтому моя жизнь часто подвергается реальной опасности. Как-то раз я попал в особенно злой тайфун, но победил свой парализующий ужас, продолжил бороться, а потому победил стихию. Воспоминание об этом случае много мне дает. Во-вторых, я верю в пользу науки. В свое время Япония очень пострадала от различных околорелигиозных, мистических, ненаучных культов: вспомним, как члены "Аум Синрике" распылили газ в метро, а движение Life Space уверяло тяжелобольных в своей способности их воскресить. Члены этих сект боролись со своим ужасом перед нашим усложнившимся миром, но боролись, нагнетая ужас. Это тупиковый путь. Бороться можно, только разрушая чары ужаса, выводя его на свет науки.
— А разве вас не пугает наука и то, на что она способна? По-моему, Запад уже давно побаивается своих научных открытий.
— Наука пугает — это нормально, не пугает научное мировоззрение, когда человек твердо стоит на том, что доказано, и не дает призракам сбить его с пути. А ужас перед наукой — это, если хотите, новейший вид ужаса, следствие эволюции человеческих страхов. Долгое время мы считали, что наука имеет дело с чем-то, что можно пощупать или измерить, и, столкнувшись с современной ирреальной физикой, рассуждающей о темной материи, просто цепенеем. Ведь на самом деле мы можем пощупать не более 4 процентов этого мира, остальное скрывается от нас. "Где скрывается?" — как-то задал я себе вопрос. И понял, что призраки науки мелькают в числах. Задумывались ли вы над тем, что математикой открыто множество величин, множество законов и явлений, реального выражения которых просто не существует? Корень из двух, например, существует на бумаге и участвует в математических операциях. Но в нашем мире его нет, в отличие от единиц, двоек или троек. Он выражает что-то, чего мы не видим. Европейская религиозная традиция предвидела ужас числа, вводя символизм 13-х дат, трех шестерок и так далее. Я раскрываю суть этого ужаса в своем романе "Край", английский перевод которого выйдет в январе. История начинается с того, что группа ученых с помощью суперкомпьютера считает число пи. Как известно, пи — иррациональное число, его нельзя представить с помощью дроби, и после запятой у него следует бесконечное множество непериодизируемых цифр. Мощность современных компьютеров позволяет вычислить 10 трлн знаков после запятой. В моем романе математики доходят до 50 трлн знаков. И вдруг начинаются нули. Пи определено. Чувствуете ужас?
— Боюсь, что пример с туалетом впечатлил больше. По вашей логике, пи показало себя, перестало быть "призраком", что же плохого?
— Пи не просто показало себя, оно изменилось для нас. Изменился винтик в огромной системе, называемой Вселенная. Изменилось отношение длины окружности к диаметру, изменились все структуры, в которые входило пи. Вам не страшно, а тут на самом деле конец старого света: не из-за метеорита, наводнения, огня или других ощутимых событий — как в голливудском фильме. А потому что призрак числа явился миру. В романе "Край" я хотел передать важное для меня ощущение: мы напрасно считаем наш мир прочным, определенным и законченным. Он постоянно готов к переменам, и наука предчувствует эти перемены лучше кого бы то ни было еще.
— Странно, но ваше уважение к науке противоречит вашим же сюжетным ходам. "Звонок", например, заканчивается тем, что Асакава выбирает спасение своей семьи, обрекая мир на гибель. Никакая наука вам не докажет, что полезнее спасти своих. Откуда такая этика?
— Я не считаю, что научное познание мира может объяснить все. Что-то от него ускользает, и это что-то должна обслуживать литература. А дилемму Асакавы вы подметили очень точно. Похожая ситуация есть в "Крае": главный герой оказывается перед выбором — спасти жизнь дочери или жизнь 525 пассажиров самолета. Он выбирает дочь. И на мой взгляд, это честный, а потому правильный выбор. Если бы мы все были святыми и могли одинаково любить всех людей на свете, мы могли бы выбрать жизнь пассажиров. Но мы люди, и мы подвержены страстям, у нас есть свои привязанности, поэтому говорить об абстрактном добре, абстрактном благе для всех — абсурд. Моя этика предполагает, что лучше спасти одного человека из любви к нему, чем сотни — из простой теории. Когда дочь моего героя узнает, что отец сделал для ее спасения, она поймет, насколько любима. И у нее будут силы делать добро другим, питаясь этой любовью. Возможно, она распространит свою любовь даже на большее количество людей, чем мог сделать ее отец. А знаете, что было бы, если бы эта девочка узнала, что ее жизнь и жизнь незнакомых пассажиров для отца — одно и то же? Вот тогда бы и появилась Садако. Я верю, что, когда речь идет о близких людях, нельзя следовать большой логике: в жизни нужно уметь видеть исключения, видеть разнообразие жизни. Вероятно, я выгляжу сейчас наивно-сентиментальным, но мне можно — я же просто счастливый семейный человек, который женился на девушке, любимой с 5-го класса, родил двух дочерей и пишет ужастики, чтобы бороться со страхами.
