Добавлено: 08-03-2008 20:35:36 Заголовок сообщения: Стихо вообще
Стихо которые тебя впечатлили (и не только свои:))
Вобщем все что когдато,гдето прочел или написал и тебе очень понравилось
На ваш взгляд нетленки-сюда
зы
пояснительная
тема Стихи уже есть
и я в ней печатал чужое-народ возмутился
вот-альтернатива
Некто Анна Логвинова
(исправил ошибки, добавил еще пару стихо)
*
Давно не налетали на дубы
ветра, но шляпок просто тьма под дубом.
Не мог бы ты со мной еще немгубо,
немруко и немного здесь побыть?
Еще никто не умер от любви..
Малину девочка несет в панаме.
А на мече, который между нами,
соломинки роняют муравьи.
*
Если к нам вернулась юность,
то не нужно хмурить брови.
Может, где-то в гардеробе
гардеробщица проснулась.
Вот она вздыхает тяжко
и идет, держась за бок,
на железную кудряшку
вешать первый номерок
*
Качается ребенок на качелях,
качается во рту молочный зуб,
черешню продают в большом тазу,
и в воздухе опять большие щели.
В них никакой не заползает жук,
из них не сделать потайного места,
но потому что я с тобой дружу,
то под дождем нам будет интересно.
*
Ну, жирафствуй. Я в наш город вернулась.
Я смешная в этой кожаной куртке.
Из-под ног выскакивают кулицы
и вспархивают переутки.
Мы живем в Москве, мы — москиты,
впившиеся в Красную лошадь.
Оставляю псе медвери открытыми
и волкна тоже.
Я на зебрах не пишу свое кредо.
Лишь на заячьих листочках капустных.
Мы змеемся каждую среду,
но зато по четвергам нам мангрустно.
Раньше буйвольски хотелось анархий,
а теперь глаза от кротости узкие.
Расскажи мне про мои щеки хомягкие
на языке кенгурусском.
*
Мы стекла одного окна.
Тебе - ветра, мне — занавеска.
И мне не быть твоей невестой:
нас разделяет глубина
окна.
*
Из берегов выходит лето,
и солнце вновь пустило корни.
Я сдачу с утренней газеты
бросаю в утреннее море.
Летает солнечная стружка.
К вокзалу, тонущему в астрах,
бежит английская старушка,
не завершив английский завтрак.
Мне тоже нужен этот поезд,
но я пока пакую вещи.
Шесть фунтов в сумочку на пояс,
шесть фантиков в рюкзак заплечный.
За две минуты до отбытья
я нахожу себя в вагоне.
А ты еще успел бы выпить
пол чашки кофе на перроне.
*
То ли брат он мне молочный,
то ли муж он мне заочный,
только губы его точно
там же, где мои.
Я ношу ему снежинки,
он привозит мне пружинки
или ловит без наживки
сладкие чаи.
Мы идем по водам вешним,
на ушах у нас черешни,
и в стеклянный свой скворечник
нас зовет ГАИ.
На поребриках и прочих
разновидностях обочин
его ноги так же точно
пляшут, как мои.
*
Бросаем по кругу на стол рафинад.
И кто сколько сделал шагов - неизвестно.
И кажется честным, что это нечестно.
И все-таки честный нечестному рад.
Прошел листопад и прошел снегопад.
Мир новее не тесен, но он не отесан.
В нем водоросли оседают на веслах,
и хлопья овсяные липнут на деснах,
и тянется каждый ко всем наугад.
*
Вот я иду, а из моей спины
торчат твои лопатки.
Плывут вдоль берега креветки и касатки.
А я иду вдоль крашенной стены.
Я вышла из песочницы, и вот
Иду между стеной и океаном.
А то, что под ногами-очень странным,
нелепым образом во мне живет.
Иду вдоль побережной полосы,
себя не отличая от дороги.
И чувствую, как затекают ноги,
как будто я - песочные часы.
Сейчас меня перевернет волна,
еще чуть-чуть - и берег станет гладким.
Но бережно несет твои лопатки
сквозь ветры моя хрупкая спина.
*
Сколько не загорай, не станешь темнее шрамов.
Можно выпить колу и ждать, пока растает лед.
Или лед можно сгрызть, и соломинку тоже сгрызть.
И обертку от соломинки намотать на палец.
А больше ничего придумать нельзя.
И вместе со мной темнеют мои шрамы.
У нас с тобой будут кокосовые обручальные кольца.
Вот такой на сегодня распорядок вещей.
*
Бежим! Бежим: они стоят на месте.
Ты памятник царю, а то и царь,
ты раньше много отражал нашествий,
но эти орды не стереть с лица...
Бежим, пока у них другие планы.
Что ж, видимо, маршрут судьбы таков,
что бесконечен ряд щитов с рекламой
каких-то новых бритвенных станков.
Бежать и не бояться, что уроним
леса, и реки, и стеклянный шар,
и рыб, и птиц, ведь линии ладони —
вид с птичьего полета на ландшафт.
*
Мы за руки взялись. Наверно низок
поступок наш, мы прячемся на склоне.
В другой руке у каждого огрызок,
и сок впитался в линии ладоней.
Теперь к рукам все липнет — липнет сено,
опилки липнут, шерсть овечья липнет.
Одна рука другую постепенно
отлепливает, подставляясь ливню.
Легко уйти от всех с любимым в ногу,
а от кого-то в частности — подавно.
Но скоро ты соскучишься по Богу,
а Ева — по счастливому Адаму.
*
Проснулась обнаженная, к полудню
оделась и хожу в ночной рубашке.
Не ем, не пью, смотрю себе в окно,
то чиркну спичкой, то чирикну птичкой.
И мнится мне — я Дедушка Мороз,
и среди лета в загородный дом
ко мне приходят дети —сто детей,
и сто мешков им взвалены на плечи.
«Мы, дети, — говорит один из них, —
не верим в Дед Мороза и пришли
затем, чтоб возвратить тебе подарки».
И я как Дед Мороз бегу в киоск,
пока светло, за сладостями к чаю.
Спасибо, навестили старика,
а то хожу один в ночной рубашке.
*
Деревья сегодня так страшно посыпаны снегом,
как будто не Бог, а как будто бы ты их посыпал,
сердясь на меня за какую-то давнюю давность.
Но, в общих чертах, это все-таки снег, а под снегом подразумевается многое — целая кипа
забытых вещей. Их какая-то давняя данность.
0т данности давней всего ничего мне осталось:
два лаптя узорных, травинка, холопьи замашки,
настольные шашки, две ласточки, три черепашки.
Осталась от давности самая малая малость:
семь спичек и сверток одежд из цветного вельвета.
Не сыпь больше снега, пожалуйста, я испугалась.
А страшного быть не должно на хороших планетах.
*
Под простынкой не в полоску
и не в клетку, а в цветочек,
чистый хлопок, сто процентов,
спит мужчина, настоящий,
интересно, неужели
это правда, сяду рядом,
он глаза приоткрывает,
смотрит дико, пахнет медом.
*
Ходить по теплым камням,
думать себе невесть
что, потому что есть
вещи поважнее меня.
К примеру, братья, отцы,
еще футбол и кино,
Кордильеры, Янцзы,
камано-магано.
А кстати, вот этот дом,
вот улица, вот и я,
вот тот, кто в меня влюблен,
он знает этот район,
и здесь у него родня.
А если считать со дня
рождения, ваша честь,
ошибок моих не счесть,
но я живу, не кляня
себя, потому что есть
вещи поважнее меня.
*
Поэт сказал — любовь, потом несмело
сказал - морковь, я с ним была согласна
во всем, но вырываться за пределы
кириллицы казалось несуразным.
Почти не слышно уличного гула,
парное молоко, поэт на Тибре.
Начав верлибр, я рухнула со стула,
и мы опять не встретились в верлибре.
Вообще нигде не встретились. Поймали
судьбу за ворот, но простили вора.
И сыворотка капает из марли,
в которой завтра утром будет творог.
*
Если б ты был Аристотель,
я была бы Нефертити.
И тогда бы на паркете
эти шарики из ртути
не рассыпались некстати,
и уж точно никакие
не велись бы даже речи,
чтоб их вместе собирали
два такие человека.
*
Упасть, чихнув или хихикнув,
на землю круглую плашмя
и думать: в голове так тихо,
а волосы мои штормят.
Издалека старик с терьером
мне показался молодым.
В тумане каждый метр терры
приветствую на все лады.
В пределах видимости ложной
с туманом наперегонки,
вперед вышвыривая ножки,
бегут по пляжу кулики.
Вот-вот у моря из кармана
подводный выпадет трофей,
и кролик, дышащий туманом,
нет- нет, да и вспорхнет в траве.
*
Еще один стих про Шотландию
Овечки растут на лугах, как ромашки, растут
поближе к дубам, у кустов ежевики суровой.
Я вижу в окно, что овечий садовник пастух
пытается ровно состричь им покровы.
Овечки не смотрят на поезд, хотя в поездах
есть люди, которые раньше бывали снаружи.
Под ложечкой ноет, теперь уже в милях двухстах
отсюда коленные чашечки мужа.
Овечки растут на лугах, и к овечкам течет
ручей, и к овечкам бежит, спотыкаясь, тропинка.
Они поедают клетчатку, не зная еще,
насколько растянется эта волынка.
*
Забуду перед сном дневные лица
и, помня, что не так уж мы близки,
надену свитер, брюки и носки,
чтоб ты не постеснялся мне присниться.
*
Пусть я без тебя в новый день перееду,
но зная, что ты позвонишь перед утром,
сдвигаю свою событийную утварь
поближе к началу беседы.
Поближе к началу беседы
сдвигаю свою событийную утварь.
И если ты мне позвонить перед утром,
то я в новый день перееду.
Я с ней в новый день перееду.
И так как сожительство не состоялось,
то ты мне — событель. Мой внутренний ярус
хранит событийную утварь беседы.
Твою и мою событийную утварь.
Имущество наше растет соразмерно
часам и минутам, и дикие серны мне снятся,
когда ты звонишь перед утром.
*
Валяюсь в шубе на меху
по снегу, снег сегодня клейкий.
Вот на пути моем скамейка,
сама сидящая в снегу.
Над ней летит метеорит
огромный, голый, не стесняясь.
Скамейка, здравствуй, я валяюсь.
Над нами звездочка горит.
Начать с любимым разговор
мешала раньше только кепка.
А Орион сравнить с прищепкой
мешает что-то до сих пор.
Чуть-чуть приврешь — и сразу мгла.
Но мне и так влетит за лживость:
ведь я на землю не ложилась,
я по дорожке просто шла.
*
Заметно уменьшаются вороны,
когда, как черные катушки, их
разматывает уходящий поезд.
Иначе это смотрится с перрона—
ведь поезд, как иголка, в этот миг
теряется между стогами сена.
Теперь он так далек, что даже поиск
ему созвучных слов теряет смысл.
Уже надели шапочки в бассейнах
часть провожавших, кто-то ищет пояс
от серого халата, кто-то мыс
осматривает в тапочках осенних.
И я кричу, что я тебя люблю,
что адрес у меня Филевский Б-р,
что из мужчин в купе —лишь старый фельдшер.
В ответ я слышу баюшки-баю:
ворона-ночь поет, роняет сыр,
и завтра Бог пришлет луну поменьше.
*
Как взрослый с насморком, закапывая в нос
две капли, смотрит вверх, вот так и я
с какой то тоже очень важной целью
смотрю на верх без насморка и капель.
Я думаю про столик откидной,
на нем твои очки и газировка.
Очки всегда садятся по - турецки,
пластмассовый стаканчик сел в кружок.
Ты прилетел куда - нибудь, зажег
там в коридоре свет, ботинки снял,
отклеил пластырь, за окном пустыня.
*
Мы ночью одни. На полу в полусне
разложим подушки, чтоб не было страшно.
Подушка к подушке, и только мурашки
от ветра бегут со спины по спине.
Синицы влетают окну в капюшон.
Обнявшись за шторой, стоим на коленях.
Мурашки нас приняли за муравейник:
кто перышко тянет, кто нитку нашел.
Стрекозы поют, и на шторе цветок
от ветра дрожит, ветер смотрит с балкона
на нас, чтоб узнать по спинному наклону,
где север, где запад, где юг, где восток.
*
Вся в заботах, поливаю кактусы.
Как странички, завернулись плечи.
Причитала: мол, с любовью как-то все...
А смешно, что оказалась вечной.
За сто лет никак себя не выдала,
а теперь и ни к чему душа мне.
Я хотела бы последним выдохом
для тебя надуть воздушный шарик.
*
Хочу дожить с тобой до дежа-вю,
чтобы войдя в квартиру, где я сплю,
ты руки мог продеть в свои же жесты,
как в рукава рубашек, повсеместно
развешанных для сушки на дверях.
Хочу дожить с тобой до января,
до манной каши, до овсяной каши,
до времени, когда в квартире нашей
я встану у окна и, несмотря
на то, что ты спешишь и мне не машешь,
и исчезаешь где-то вдалеке,
расступятся снежинки, по привычке
боясь попасться под руку руке
или зажженной наспех спичке.
*
Уже не важно, с кем и как
я воплощу стереотипы,
с кем я сижу под кленом, липой,
ольхой, с кем я вступаю в брак
законный или незаконный.
Летает ветер заоконный.
Настал мой час лаокоонный.
Не важно, с кем ты делишь ложе,
не важно, что на нем ты множишь -
скорбь или просто человеков.
Мулатов или только греков.
Уже не важно, что бесптичен
сегодня день и ненавечен.
Зато как стих мой бодр, беспечен
и в смысле чувства аскетичен.
*
Я женщина, живущая в столице.
Я вышла в город посмотреть на лед.
Мне барабанщик палочками бьет
то по одной, то по другой ключице.
Вот вечером скажу себе: гут нахт,
и, затаясь в диванной котловине,
забуду этот дружественный акт
и то, как он бессмысленно невинен.
*
Мело, мело, и то и дело
от жестов трескалось по шву,
а я во все глаза глядела
то на него, то на Неву.
Тогда плыла большая рыба,
и стрелочки, как поплавки,
рванули вслед за водной глыбой
по кругу мчавшейся реки.
И вот уже буддиста будит
февральский новогодний день.
Текут неистовые люди
ему навстречу с площадей.
Подговорят чужие боги
моих богов, и главный Бог
простит мне вышедшие сроки
и в храм отпустит без сапог.
*
Так незаметно день уходит из-под ног
как ночью простыня сбивается к ногам,
и утро тут как тут, и даже за одно
с тобой, мой ясный свет, тотальный полигам.
Как остроумно все подстроил астроном.
Мы рядышком лежим последних пол часа
невинно, как в буржуйском рождественском кино
под елочкой лежат подарки близнецам.
Как дети далеки, как девы далеки...
Так только лес невинен и старый водоем,
как могут быть невинны один перед другим
два взрослых человека, ночующих вдвоем.
*
В каких-то смыслах все сбылось.
Что не случись - уже знакомо.
Как хорошо раздеться дома,
носочки вместе, пятки врозь
поставить медленно на стену,
пусть со ступни стекает пена
по кафелю, уже срослось
смешное тело с костью ванны.
Я все лежу, но думать рано,
что это черепашья кость.
*
В мои края заедешь по делам,
наткнешься на одну из перекладин,
где я вишу, согнувшись пополам,
как в дверце шкафа поясок от платья.
Что это будет — мост, балкон, рука,
успевшая предупредить объятье (?),
но слезы будут течь по лбу, пока
не упадут на землю. Как же кстати
ты появился здесь средь бела дня,
когда вишу почти со всеми вровень,
когда так много звезд внутри меня
и не моя подушка в изголовье.
*
В его стихах так мало страсти —
расставив рифмы по углам,
медлительным деепричастьем
он делит строчку пополам.
И на ходу кидая «здрасьте»
кому-нибудь из старших лам,
он говорит богам: раскрасьте
еще немного здесь и там.
Его не трогают ненастья,
идет, в чем мама родила,
как будто бы и впрямь причастен
к каким-нибудь святым делам.
*
Уснули все, один Джон Донн не спит,
все чудится ему, что brother Peter
опять к заутренней не позвонит,
опять не размешает сахар в литых
из меди чашках чая с молоком.
Джон Донн не спит, у Донна в горле ком.
Уснули все, один Джон Донн ни жив
ни мертв от страха, в окна смотрит косо,
потом подносит к носу хэндкерчив,
и хэндкерчив летит на крыльях носа
ко лбу, к губам, на небо и туда,
куда летит за ветром борода.
Уснули все, и лишь Джон Донн не в счет,
когда я встану, чтобы взбить перину,
к моей постели тень его придет,
но я постель от тени отодвину.
*
Утром сделал мостик.
Завязал мне хвостик.
А потом ушел.
Как же так ушел?
А потом пришел.
Так и так, пришел.
В вафельном стаканчике
сливочный пломбир.
Это мостик Аничков.
Я здесь командир.
*
Шел дождик, но мы его сбили с пути,
которым ходили другие дожди.
Ведь если ты дождь, то и шляпа и зонт
легко деформируют твой горизонт.
*
Держась за значки «Спартака» в коридоре,
он ехал на скейте по плоскости шаткой.
Он ехал украдкой, он падал украдкой,
скрываясь от тех, кто его подзадорил.
Они уже спали. Одна под зеленым
спала одеялом, другая под желтым,
а третья под синим. И вот, изумленный,
он видит: никто не заметил дефолта.
Он молча всю ночь перекраивал кубик.
Когда все проснулись, на солнце сияла
скульптура, собой воплощая на тумбе
трех женщин, накрытых цветным одеялом.
*
Держа трехпольные угодья,
он не заботился ни мало
о том, что прошлое проходит,
а настоящее настало.
Он не претендовал на сборник
и на колонку в местной прессе,
он посвящал стихи во вторник
актрисе, в среду—стюардессе.
И ставя чай на подоконник,
а иногда на подстаканник,
он ожидал, что будет понят
скорей, чем просто потакаем.
Последний раз редактировалось: kaiter (05-02-2011 20:36:07), всего редактировалось 3 раз(а)
Вечерние собачие беседы
по-человечьи называют лаем
По небу резво скачет Андромеда
и за соседским прячется сараем.
Втыкаю сигарету в край улыбки
и из бутылки пью сентиментальность.
Иду во двор, чтоб поскрипеть калиткой,
и забываю нужную тональность.
Тут акварелью прошлое всплывает,
тут существуют люди и деревья,
и городские мысли не канают,
и я на мир во все глаза глазею.
И вот луны волшебных полпилюли
встают над леса черными зубами...
На голову надену я кастрюлю,
и эхо будет вторить мне стихами.
*
Колдуя мир вокруг себя
таким, какой он есть,
несоответствие частей
постигнуть не забудь.
Несоразмерность — вот закон.
У двух третей есть треть,
а половину обретешь,
когда освоишь путь.
*
Ты обнимешь меня,
и я окажусь в междуречье.
Как в Эдемском саду,
между рук твоих встретив рассвет,
я внезапно пойму:
хорошо — это только наречье,
да и слов-то таких
в языке человеческом нет,
чтоб я выразить смог
на простом языке первопредка,
не умея пока отличить,
где добро,а где зло,
и не зная, что есть
карандаш и тетрадная клетка,
начертив на песке,
как мне с Евой моей повезло.
*
Я все кочую. Ты в обратном
поднаторела без меня.
Тебя ворую. И в театры
веду смотреть на злобы дня.
Секунды прыгают. Приятно
осознавать, что время лечит,
когда захочется обратно,
я обниму тебя за плечи.
*
Ты «Кошкин дом» твердишь, как Лейбниц
когда-то верил в теоремы.
Все ждешь, когда же из нахлебниц
ты превратишься в королевы...
Смеешься, каверзы не зная,
играешь в «холодно» зимою.
Когда жара, вокруг все тает,
тогда тебе легко со мною.
Я приоткрою. Я присвистну.
И ус я стану свой крутить.
Потом тебя в объятьях стисну,
да так, чтоб захотелось жить.
*
Если у тебя хватит пороху быть самим собой, то расплачиваться за тебя будут другие.
Джон Апдайк. "Кролик, беги"
Плетясь безвольно по пленэру,
ты в нашей ветхой конуре
едва ль найдешь, что пионеру
есть, где повиснуть на шнуре.
Все подытожено законом,
и человеческое братство
я б обезжирил ацетоном.
Себя же — спиртом, может статься.
Тогда, в поэтах находясь,
я бы построил предложенья,
никто б которых отродясь
не понял за одно мгновенье.
Есть вариации. Сейчас
я пошл. Зато с листом в контакте.
И до читательских до масс
пока еще сижу в антракте.
Без шляпы, но всегда в панаме,
без панталон - всегда в штанах,
я не понравлюсь вашей маме,
как ей не нравится Аллах.
А что до Я, то Я — простое.
Без всяких там особых форм,
ведь для картавых море — моге,
а сторм, наверно, будет шторм.
*
...но нет, милая М, даже в шутку не позволяй мне думать, что спет, коим озаряла ты мое жилище, происходил от единой красоты, сего тленного и недолговечного свойства, и что чары ангельских улыбок подвластны стараниям гусиных перьев.
Томас де Квинси. «Исповедь англичанина, употребляющего опиум»
Закон природы антропологичен.
И если за ухо тебя я укушу,
потом уже казаться саркастичным
смогу позволить лишь карандашу.
Ведь злой язык моих кривых метафор
лишь средство для полемики живой.
И если мы с тобой делили сахар,
то, может быть, поделимся слезой.
Делиться всем! От Бога до ириски...
Простыми атрибутами любви.
Благослови, святой Франциск Ассизский,
прошу тебя, отец, благослови!
*
Из моды вышло время плакать.
Ты так прекрасна, что порой
я, словно уличный зевака,
обескураженный весной,
смотрю, заглядываюсь, вижу:
твоя улыбка—колдовство,
на шее шарф — улыбки ниже,
чтоб сделать теплым голос твой.
И естество твоих движений,
безукоризненно простых,
меня поставит на колени
и продиктует этой стих.
*
Залил восток своим восходом
планетку милую мою.
Я так... я так ее люблю,—
подумал Будда мимоходом.
*
Он не позировал для камер,
он шел по улице свободно,
по ветру реяли штанины
и карандаш во рту торчал.
Увидев женщину, он замер.
Затем снял шапку благородно,
затем в течение недели
карандашом стихи писал.
Таким был первый отголосок,
таким он должен оставаться.
Жаль, что природа не статична-
осадки выпадут в четверг.
И самый верный из вопросов,
которым любим мы играться,
в один небритый зимний вечер
меня с улыбкой опроверг.
Я подлежал теперь сомненью,
как негр с льдинкой на ладони,
как след от катера, неделю
назад промчавшегося здесь.
Поставив точку там, где надо,
остановился поглядеть
на то, как яркая помада
к щеке готовилась лететь.
Поймав волну на первой строчке,
к последней становясь поэтом,
хотел *** здесь три точки -
закончить я хотел на этом.
Тяжелых будней картотека,
ночей такая же фигня,
фонарь, как водится, аптека—
без строчки не прожить и дня...
Появится здоровый скепсис
и отпечаток на щеке.
И поцелуй твой целый месяц
носить я буду в кулаке.
*
Я еще совсем звезда,
я еще не человек,
и не ведомо,кому
мне открытки посылать.
Целоваться иногда
научился только что —
капли млечного пути
не обсохли на губах.
Я машу тебе флажком,
Маше подаю сигнал —
объясниться бы с принцессой,
рассказать ей, например,
как один творец небесный,
здоровский такой старик,
нас однажды темной ночью
из бумаги вырезал.
И теперь висим на небе,
ножки свесив в пустоту,
и бумажным нашим светом
освещаем темный мир.
«Я еще совсем звезда!» —
кто-то весело кричит.
И кивает головою,
улыбается старик...
*
Сентябрь кончился. Октябрь,
зевая по утрам, как дворник,
выходит в парк, и я листаю
осенне-зимний разговорник.
Ты говоришь, что пахнет снегом,
а снег почтовой бандеролью
давно к тебе уже отправлен.
Зима гордится этой ролью...
Народец, застеклив балконы,
на зиму смотрит с любопытством.
Все теоретики, а мы
на практике в снегу беситься
пойдем, оправдывая смыслы
религиознейших мистерий,
когда и снег, и холод дикий
мы выберем из всех материй.
В глазах просветы станут чаще,
мороз в мизинец поцелует.
Я подойду, большой и снежный,
и, улыбнувшись, арестую.
Сентябрь кончился. Октябрь,
зевая по утрам, как дворник,
выходит в парк. И я листаю
осенне-зимний разговорник.
*
За завтраком они сошлись,
жуя стручковую фасоль.
И в небеса опять взвились
до-си-ре-до, до-си-ре-соль.
Сальери молча в табурет
уселся, тему развивая,
а у Да Винчи был макет
конгениального сарая.
Раскосый взгляд и нет волос
на голове его седой,
но я предвидел ваш вопрос —
и этот всадник с головой.
Вернись, кричат, в воротах стоя,
ему три первых толстяка,
но век ушел, и для героя
настали новые века...
*
Мне так знаком твой утренний язык —
желанье упрекнуть соперничает с лаской,
и сигареты есть, и жизнь — почти что сказка,
и я к язвительной галантности привык.
А ты смеешься и кладешь в салат
кусочками нарезанное солнце,
киваешь головой своим питомцам,
и каждый из питомцев очень рад.
И уголек становится седым,
а в мире все становится возможным.
Ведь наши хромосомы так похожи,
что разговоры — это только дым...
Вот солнышка помятый помидор.
Твоя ладонь с моей почти знакома,
и к середине дня я превращаюсь в гнома.
Должно быть, глуп мой гномский разговор.
Вещей в подлунном мире много мнимых.
Мой протеже стремится быть живым.
Прости, что мы так мало говорим —
не много слов в пространстве пантомимы.
*
Собака очумелая, вся в запахах,
бежит по улице опять,
от счастья неумело косолапая —
ей хочется весь мир перелистать.
Вот тут вчера стоял тот добрый, с палочкой,
ей подаривший вкусную перчатку,
а здесь уже сегодня кто-то в салочки
играл и проигрался без остатка.
Какие ветки, ветер, иней, зяблики,
порой и но иному загрустишь,
когда холодные, как снег, кораблики
пронюхаешь и проглядишь.
Да что кораблики, вот и помойка.
В ней запахов — как в улье пчел...
Проснулся — вот опять все та же койка,
ты никуда отсюда не ушел.
*
Чуть кривовато бровь застыла
от удивленья у него,
нашлась улыбка, искривилось
лицо, но это ничего.
Воздел он руки, то есть вскинул,
зарделся, весь пустился в пляс,
но ни бокал не опрокинул,
ни в формализме не погряз.
Как точно жест его рисуя,
она природе отдалась,
вся до конца реализуя
свою надежду, боль и страсть.
И как легко моряк усталый
меняет мачту на гамак,
что было многим — стало малым,
что было плохо, то — ништяк.
*
Два апельсина в воздухе кидая,
не сложно оказаться апельсином
и, в односложной плоскости летая,
найти свою вторую половину.
А ты летишь меж парусами простынь
и ласково привязываешь к месту
и времени, и все до боли просто,
и я тебя целую в этом тексте.
*
Неизменно, точно птичка,
улетающая к югу,
я стремлюсь твоих желаний
стать веселым следопытом:
уезжать на электричках,
увозить тебя отсюда —
от ненужных испытаний,
от разбитого корыта.
Чтобы стало все понятней,
чтобы чуточку добрее,
чтобы теплые ресницы
твои губы согревали,
чтобы в щепки разлетались
все дурацкие идеи,
чтобы мы друг другу снились,
чтобы вместе просыпались.
И тогда ты улыбнешься,
и на самом деле станет
ночь спокойной, утро добрым.
Я люблю тебя, родная.
*
Едва заметным переходом
прощались прошлое и завтра,
я захлебнулся кислородом
сиюминутности театра.
Примерив длинный список падших
на свой неподлинный скелет,
я понял: никому из младших
не влезть на этот табурет.
Сегодня день твоей кончины,
и почему-то непростой,
но удивительно невинный
тебе готовили покой.
Там все не так. Там понемногу
царит без царства нищий царь.
Тебе показывать дорогу
готовится любая тварь.
Ты думал: «Вот оно! Я понял!»
Однако верится с трудом,
что тысяче земных агоний
ты предпочел небес дурдом.
Прислушаться, так дело вовсе
не в этом оказалось вдруг.
Не переломаны все кости,
не переслушан каждый звук.
Твое имение продали.
А в рукописи, как в кино,
все неожиданно пропали,
бездушно канули на дно.
И каждой личности цветастой,
что в юбках ходят испокон,
ты отвечал своей гримасой
на застрадавшийся поклон.
Я тоже так. Хотя иначе.
Все больше чувствую сейчас,
что непременно озадачу
кого-нибудь слезой из глаз.
Без плавности и очень резко,
переставая осмыслять,
ты превратился в сердцерезку
и перестал существовать.
Какая быстрая бестактность.
Пускай другие трут глаза,
превозмогая аккуратность,
пусть за слезой течет слеза.
Красиво! Всяким это нужно,
но, вспомнив свой аттракцион,
ты сам поймешь, что все наружно.
Утерян внутренний закон.
*
Рисуй снежинку на ладони
обычной шариковой ручкой
и улыбайся повсеместно,
и грех на душу не бери,
ведь под окном есть подоконник,
а солнце спряталось за тучей,
и мир, как говорится, тесен
и честен, что ни говори.
*
Краем уха, боком вышло.
Любим сразу, чтобы много,
а ведь мера — вперемешку
круг, квадратик и дорога.
Разлетаемся с иголки —
приодетые корсары.
Добрый путь! Привет, сиеста!
Оп! А вот и санитары...
Ветер не сдувает дымку,
не сметает пыль с экрана,
и картинка ниоткуда
появляется вприпрыжку:
это нечто из глюкозы,
карамели и сиропа
приласкать тебя готово,
предложить весну и смысл —
и тогда порадуй сердце,
сердце, что с другого бока
на износ, роняя искры,
бьется стильно и жестоко.
*
Вот пять минут утра,
собака несомненна,
а люди, те — совсем наоборот...
И в снеге тополином
по самое колено
обычный голубь по земле идет.
Вот юноша сидит
с отрезанной косичкой,
а в небе синем желтый дикобраз
отчаянно горит,
горит, почти как спичка,
но только ярче в пару сотен раз.
С косичкой в кулаке,
с закрытыми глазами,
в калейдоскопе разноцветных слез
пока уже светло,
она во сне летает,
летает несомненно и всерьез.
*
Портретное сходство меня и меня
почти невозможно, немыслимо.
Полцарства на царство, коня на коня
меняю беспечно, как висельник.
Пропустишь трамвай — не качай головой,
а также ногою не шаркай.
Не садись на скамейку и не стой,
и не гуляй по парку.
Пропустишь трамвай — пора умирать,
потому что трамвай — не тетка.
Вспомни маму, стол и кровать,
пошлые письма и водку.
Вспомни Верлена и таксофон,
где прозвонил полжизни,
вспомни, как пили одеколон,
погрязая в постмодернизме.
Сядь. Успокойся. Не вешай нос.
Так теперь шутит богема.
Что тебе делать? —Дурацкий вопрос.
Мне нужна новая тема.
Продай мне душу за пару соплей,
за шестнадцатилетний пафос,
за пять или шесть мятых рублей,
за пиво и чипсы «Раффлс».
И ты будешь счастлив почти и совсем,
слегка и еще немного
среди доказанных теорем
с деньгами и верой в Бога.
Не хочешь? Не надо. Не плюй на ладонь
и не торопись прощаться.
И помни — хорошая штука огонь,
если не обжигаться...
*
Я думал — в прошлом много места.
Сейчас, в преддверии себя,
одну страницу манифеста
пишу, секунды теребя.
Я видел, было так: по свету
часа четыре с половиной
ходила дева с сигаретой,
которую ништяк покинул.
Но вот опять в моем архиве
сценарий архаичной встречи.
Намного менее сопливый.
Ты изменился, человече!
*
Сегодня погодится, пудрится Бог,
и дождик этимо-логично дождит.
И кот мой со мной дружелюбен почти.
Чуть-чуть я его покормил — пусть сидит.
Торопятся люди, машины бегут.
Я так обтекаем, обветрен и смыт.
Бегу, и от луж отлетают следы —
следы от ботинок, а может — копыт.
*
Улыбнуться тебе, когда ты улыбнешься,
заметив улыбку мою, и стремиться
то счастье, что миг этот дарит,
за хвост торопливо схватить...
И, тщетность попытки подобной увидев
и хвост опустив, загрустить.
И ты загрустишь, наблюдая за грустью моей,
тогда словно вспышка —
желание опыт такой обрести
приходит, и я улыбаюсь опять,
но ты безучастно-грустна,
позабыв, что все в наших руках.
*
На карте внутренних пространств
не обозначена пунктиром
дорожка, что посредством Вас
меня связала с внешним миром.
*
По асфальту рассыпаны тени
и раскиданы света полоски.
Я шагаю по ним, но ступени
предлагают мне новую плоскость.
Поднимаясь, а также спускаясь,
в плоскостях ориентируясь рыбой,
я всегда мимоходом стараюсь
рассмотреть амплитуду изгиба.
Я стараюсь почувствовать запах,
через звука волну просочиться,
и на двух человеческих лапах
в городской лабиринт углубиться.
Ведь повсюду рассыпаны тени
и раскиданы света полоски.
*
Ты маленький шмель —
быстрокрыл и порывист.
Ты медленной пулей
паришь над землей,
вслепую стремясь
в этом медленном мире
стремительной самой
казаться стрелой.
В потоке сомнительных
аллитераций
спасаю строкою
другую строку.
Мне, как и шмелю,
начинает казаться,
что я наконец
подлетаю к цветку.
Так много стихов
прочитав и отринув,
так много бумаги
спустив в унитаз,
мне кажется странным
и даже картинным —
быть сколько-нибудь
поэтичным сейчас...
Стихи — они как сыр, они живые.
Их пишут на бумаге, и покорно
склоняют головы над ними люди.
Не кончатся чернила голубые,
не говоря уж о чернилах черных,
пока хоть кто-то на планете любит..
*
Где постоянно, где по кадрам
я становился индивидом.
Болит колено, шоколадом
его намазал, так, для виду.
И несуразность понемногу
обуздывая интеллектом,
я на дорогу ставлю ногу,
вступая в пешеходов секту.
Лицо, замазанное с детства,
мне отмывает дождь, а ветер
из-за природного кокетства
меня как будто не заметил.
Болит чего-то, из-под шкафа
седая пыль на небо смотрит.
Под шкаф? Увольте, для жирафа...
Хотя жираф картину портит.
Все так не ладилось когда-то.
Сменив штаны, остепенился.
Вот в лексиконе меньше мата,
хотя я много матерился.
Застукали на самом главном —
соревновался с божествами.
Бой был, мне кажется, неравным.
Застукали. Зато с богами.
Когда-нибудь лукавый спросит:
«Зачем, родимый, все испортил?»
С улыбкой дров в меня подбросит,
проговорив: «Я на работе».
Я буду биться, извиваться,
гореть, как водится, хреново,
а все в мои-то восемнадцать,
и это для меня не ново.
*
Перед самым рассветом
читая Катулла,
я в мраморном небе повис.
Я курю сигарету
и знаю — уснула
давно моя юная мисс...
Беспокойные рифмы,
спокойные слоги,
как спички в коробке, гремят.
И в задумчивом ритме,
лишенном тревоги,
твои сны за окном моросят.
Некто Мелкин
Последний раз редактировалось: kaiter (05-02-2011 22:00:45), всего редактировалось 1 раз
Наши жизни не могут совпасть
Под листвою волшебного сада.
Ваш удел-это солнечный день.
Мой же-тень и ночная прохлада.
В этом замке из камня и грёз
Ты живёшь, и о тайне не зная,
Ты свои закрываешь глаза.
Я свои открываю, вставая.
Круг свечей у постели твоей
Множит тени предметов...
Виденья
отражаются в зеркалах.
Моего только нет отраженья.
Как безумно к вам тянет меня...
Но я к вам прикоснуться не смею.
Потому что я снова люблю ?
Тайной жизни и смерти владею ?
Знаю,что прикоснувшись к другим,
Забираю я жизни и души.
Я БЕССМЕРТЕН...
Но счастлив ли я
Тайну жизни и смерти нарушив ?
Я-отринувший благость небес,
Я-не знающий жалости к людям,
Я не выпью до дна этих глаз.
Мы встречаться глазами не будем.
Мои губы всегда холодны.
Не согреть их твоими губами.
Моё сердце не бъётся...Усни...
Сон быстрее вставай между нами.
Смоет сон все печали с лица,
Беды смоет...
И, словно играя,
Только руку свою протяни
И коснёшься заветного рая.
Ты проснёшься когда рассветёт.
На груди ярко-алая роза.
Словно кровь на её лепестках,
Словно глаз моих адские слёзы.
Не пройдя чередою потерь
Не узнаешь короткого счастья.
Спи, мой ангел-
Твой демон с тобой.
Он тебя оградит от ненастья.
Две стороны одной монеты.
Как две стороны одной монеты
Любовь и смерть идут по свету.
Как сталь и роза, взращенная где-то,
Любовь и смерть шествуют по свету.
Казалось бы ничем любовь не связана,
Но на той стороне цена уже указана.
Как две стороны одной монеты
Любовь и смерть летят по свету.
Молись и плачь любовь святая,
Вослед за тобой уже стоит ДРУГАЯ.
И в платье белом подвенечном
Обе они на пути бесконечном.
Мы не колеблемся выбирая.
Но что нам даст судьба слепая ?
И как бы ни был запах розы нежен,
О сталь разящую мы пальцы режем.
Как две стороны одной монеты
Любовь и смерть идут по свету...
ГОРИТ МОЯ ЗВЕЗДА
(ХОТЬ Я ,УВЫ, НЕ ВЕЧЕН)
ЧЕРТОВСКИ ДАЛЕКО
И ДЕРЗКО ВЫСОКО !
ЖИВУ МЕЧТОЮ Я ОТ ВСТРЕЧИ И ДО ВСТРЕЧИ-
МЕЧТАЮ ЖИТЬ ЛЮБЯ И УМЕРЕТЬ ЛЕГКО !
Лечь в асфальтовую ванну луж,
Застрелиться из ружья как Кобейн -
Всё честнее, чем вдыхать пепел душ,
Всё сильнее, чем винить всех людей.
Умирать ежедневно под хохот и гимн
Для тебя не обыденность, но перспектива
Встретить лето в компании мёртвых картин
Полупьяных поэтов без цели наживы.
Видеть чёрную землю ночами во сне,
Вкус бетонной стены и глаза потолков.
Ты, наверно, в психушке, а психушка в тебе.
Как же, чёрт побери, избавляться от снов?!
Секс – это власть,
Греховное падение души
И замирание любви
В оковах исступленного желанья…
Секс – словно биться головой о стену,
В поисках какого-то решенья,
И умирать, и падать каждый раз
В поимке тишины и наслаждения…
верните мальчиков домой –
звучит из каждого окна.
на огненной передовой
неумолимая война.
верните из казарм на свет,
в объятия родимых мест,
из некрологов и газет,
отдавших траурную честь.
война везде, где горизонт
плывет под натисками мин,
где полыхает жадный фронт,
сжигая лучшие умы.
война определяет быт,
вся жизнь – борьба с самим собой.
в июньском воздухе разлит
вопрос – что сделалось с судьбой.
на пепелище у любви
погреться многие спешат,
поставить в рейтинги нули
и закопать, оставив смрад.
в грозу, в тиши иль темноте
рождает призраков мой ум,
и на плече моем гостит
ехидный ангел – верный doom.
намазал тушью пальцы
пробежит цепочка точек
по спинам убегающих оленей из фантазий
кто фантазировал-умрет под лед
но не совсем...
со дна застонет:
зачем
Мне
Ваша
прорубь и вода?
ах Нет.
ах Да.)
..и это ли ответ?..
У табуретки две кривые ножки
А на газете буквы,тень от лампы
И я зачем то лежа на кровати
Смотрю на это,нем и беззаботен
***
Mamoru
А как у тебя с Лермонтовым так вышло то?
(если не секрет конечно)
У меня просто в памяти отложилось,что все что в школьном курсе-вражеская атака на мой мозк
Ну и русская классика-типа родовой травмы на всю жизнь
Вроде было чтото,но вспоминать не хочется
а жаль
***
застыло все
прозрачная луна
как смерть
О кленовые листья!
крылья вы обжигаете
пролетающим птицам
Кагами Сико
Последний раз редактировалось: kaiter (28-08-2008 22:33:12), всего редактировалось 1 раз
ей отмеряно время
между светои тьмой
непосльное бремя
остааться собой
беть не то и не этой
но обоимисразу
ни живой не отпетой
лишь по сердцаприказу
постпать.Даже если
разорвут ее в клочья
те кто день слаят песней
те кто шастает ночью!
Я понимаю, что это довольно таки заеженный стих, но мне очень нравится!
-Любишь?
- Люблю
- Докажи!
- Докажу
- А достанешь звезду?
- Да, достану, смогу!
- Ты солгал!
- Я не лгу.
- Ты не можешь достать, до небес дотянуться, и как вишню сорвать.
- Я могу.
- Снова лжешь, так поди, докажи!
- Но тогда мне придется отдать свою жизнь.
- Так отдай, за меня!
- Но что будет потом?
- Ты докажешь любовь
- Я еще не готов
- Уходи!
- Почему?
- Ты мне лжешь, будешь лгать.
- Но не станет меня, ты же будешь страдать?
- Ну и что, ты сказал, значит должен достать, а иначе тебя не желаю я знать!
- Так и быть, только знай, это все не игра.
Я смогу доказать что правдивы слова.
Только ты будешь сильно об этом жалеть.
Ты получишь звезду, ей тебя не согреть.
Согревает любовь в окрыленных сердцах, вспышки счастья, доверие в милых глазах,
Согревает взаимность, и чувства полет.
У тебя же останется лишь голый лед...
- Подожди, ты куда?
- Я пошел за звездой... для тебя... на край света... жди ночи...
- Постой!
- Как узнаю, что ты принесешь мне звезду?
- Ты поймешь, ты увидишь. Сказал же, смогу.
И они разошлись: девчонка в мечтах, а парень с грустью в зеленых глазах.
Он вспомнил ее нежных губ теплоту, улыбку ее, и ее красоту.
Он вспомнил ее ненавязчивый смех, и глаз, ясных глаз выразительный блеск.
И сердце запело, вздохнула душа...
Она так прекрасна и так хороша...
И ради нее он готов был на все.
Ведь больше всей жизни любил он ее.
И парень ушел.
Он ушел навсегда.
Никто не знал, не ответил куда.
А девчонка лишь ночью к окну подойдя, вдруг увидела свет, яркий свет от дождя.
И тот дождь не из капель был и не из слез,
Это был ярких звезд неожиданный дождь.
И казалось, что небо рвется на части,
Не сумев подчинить этих звезд своей власти.
И затихли часы, и замедлилось время.
А девчонка смотрела, не в силах поверить.
Ведь такой красоты никогда не видала,
И душою от счастья смеяться вдруг стала.
Да он любит ее!
Он не лжет!
Она верит.
И средь ночи к нему...
И бежит к его двери!
Но распахнута дверь, и везде включен свет.
На своих все местах, а его в доме нет...
И напрасно его она ожидала
Днем и ночью своих ясных глаз не смыкала.
Навсегда в ее память врезался след:
Звездный дождь и прощальный, торжественный свет.
Любовь настоящая на жертву способна,
Она высока, и бескрайне свободна.
У нее есть огромная, мощная сила...
Я прошу об одном: доверяйте любимым!..
Часовой пояс: GMT + 3 На страницу 1, 2След. Перейти на: страницу
Страница 1 из 2
Вы не можете начинать темы Вы не можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете голосовать в опросах
Правила
Поиск по форуму
Группы
Профиль
Войти и проверить личные сообщения
Вход